Ладошки, у меня РАНЧИК РОДИЛСЯ! :-)
...
Уважаемые давние поклонники и посетители Ладошек!
Я запускаю коммьюнити-сайт, новый проект, а вы все, будучи
https://www.facebook.com/run4iq
Бег для интеллектуалов.
Бег для интеллекта.
Бег "за" интеллектом. Он сам не придёт ;-)
Ранчик родился!
Андрей AKA Andrew Nugged
Ладошки служат как архив программ для Palm OS и Poclet PC / Windows Mobile
и разрешённых книг с 15 окрября 2000 года.
Наталья Суханова. Родилась 10 июня 1931 года в Томске. В 1939 году семья переехала в Железноводск. Окончила Московский юридический институт (1952). Работала в поселке Удомля Калининской области нотариусом, секретарем райкома комсомола. Здесь в 1954 вступила в КПСС. Затем работала экскурсоводом в Пятигорске, журналистом в Тырныаузе, техническим секретарем в Таганрогском радиотехническом институте. С 1969 живет в Ростове-на-Дону.
Печататься начала с 1961 года. Её повести и рассказы публиковались в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Дон», «Наш современник», «Молодая гвардия». Первая НФ публикация — повесть «Ошибка размером в столетие» (1967). Известность Н. А. Сухановой в НФ принесла повесть-дебют, герои которой — беглецы в будущее (см. Путешествия во времени); в дальнейшем писательница опубликовала также несколько повестей детской НФ — «В пещерах мурозавра» (1978), «Многоэтажная планета» (1982) и «Сказка о Юппи» (1984). Две фантастические сказки Натальи Сухановой составили сборник «Подкидыш» (1989).
В 2009 году Наталья Суханова стала обладательницей Чеховской премии в номинации «За достижения в области литературы» за роман-дилогию «По имени Ксения».
отрывок из произведения:
...Сначала Филипп, этот славный мальчишечка, лет двадцати пяти-двадцати шести, не больше, спрашивает меня, хочу ли я вскрыть свое подсознание. И у меня, дорогая моя интервьюерочка, проносятся в моей закупо¬ренной башке несколько картинок: вскрытое завещание, вскрытый сейф, вскрытые вены. Да, — и бутылка шампанского, вульгарно тяжелая, с головкой, обернутой золотою фольгой, с темною сквозь зеленое стекло жидкостью. Золотую фольгу грубо обрывают, обнажая толстую, бледную, скрученную проволоку, которую теперь начинают раскручивать, наклонив бутыль набок, придерживая пробку, и вдруг — тюк! — пробки нет и хлещет, как бешеная моча, как слюна параноика, взорвавшаяся жидкость (я лично люблю водку, хотя в разговорах моих, как у всякого болтливого старика, много пузырей, сколько ни придерживай пробку), и все полнится и полнится пена, хлещет в стаканы, лопается, испуская дух, и вот на дне фужеров, или как они там называются, остается желтый пшик, и этот пшик, кажется уже распростившийся с пустым, холодным кипением, все равно продолжает пениться еще в животе. Нет, только водка, а еще лучше спирт!
— Расслабьтесь, — говорит мне Филипп-психоаналитик, — не шухры-мухры.
А я и так расслабленный: ногу мою выворачивает на ходу, щеку и рот, когда я говорю, скашивает с неким побочным подвыванием и похрюкиваньем, но, черт-ма, сойдет для старца, это не врожденное, меня все-таки били, хотя я как-то подзабыл. Тогда обошлось — много спустя начало подворачивать.
— Представьте, Митмих, что вы на лугу.
— Как насчет лошадей? — интересуюсь я.
И хотя мальчик интеллигентный и наверняка знает, что означает его имя, но он весь в эксперименте и думает, что я уже на лугу и вижу там лошадей.
Ничего я еще не вижу. Луг! Представить луг. Почему луг? И я — Митмих — или я — Митя? Вспомнить или увидеть? Память у меня не очень подробная, я не помню деталей, не вижу их, хотя и числюсь отчасти по части ведомства художественной литературы. Если речь идет о некоем природном, я вспоми¬наю даже не ландшафтно, а смутно эмоционально. Когда я занимаюсь йогой, труднее всего мне представить облачко в вышине — оно тотчас растворяется. Звери ведь тоже не любят взгляда в упор — тем более облачко.
Однако же я вдруг увидел себя на краю луга и довольно ярко: роскошный луг — весь в ягоде, в росе, нетронутый, свежий. Не то чтобы я различал, как прицеплена каждая ягодка, как идут над лугом облака или какой травкой пахнет, но так сладостно он предо мной расстилался. Сквозь сухой, почти горячий, пахучий травяной дух протекали ледниково-свежие холодки, пахнущие свободой. И точно, на горизонте в три яруса высился хребет — где же ему и быть, как не здесь. Земной рай: и трава, и шмели, и колосья.
Филипп пробивался сквозь стену моего безмолвия:
— Вы на лугу? Что за луг?
Все, что я видел, я мог бы назвать, мог бы даже сказать, что это за луг. Не хотелось.
— Вы стоите или идете? Вы один или там есть еще кто-нибудь?
Там никого не могло быть, кроме этих, всяческих крылатых, кроме какой-нибудь птички невинной или многоножек. Крохотная птичка может ведь и по воде пробежать, не проваливаясь, и на ветер лечь, развернув крылышки, не для полета — для скольжения, это у них вроде воздушных горок.
— Что ж, вы так и стоите?
— А что, уйти?
— Нет, зачем же, — явно обрадовавшись моим первым словам, живо откликнулся Филипп. — Посмотрите, может быть, кто-то там есть кроме вас.
И вот — на том краю луга стоял отец с огромным арбузом, о чем я и сообщил моему юному аналитику...